Каждый год, приезжая из Москвы к дочери в пос. Саранское, ко мне в гости обязательно приходит Мотовилова Любовь Мефодьевна. Зашла и на этот раз. Как всегда жизнерадостная, активная, несмотря на возраст, сохранила ум и хорошую память.12 лет назад я записала её воспоминания и теперь привожу, чтобы помнили тех первых переселенцев, которые прибыли в Полесский район осенью в 1946 году.
« Мне было 5 лет, когда моя семья (мать и 4 детей, младшей была я) прибыли по переселению в Калининградскую область в октябре 1946г из Чувашской АССР Отца с нами не было, он был на фронте, а потом пропал без вести.
Мы ехали в товарном вагоне, было много семей и очень тесно. Практически все семьи состояли из женщин и детей, взрослых мужчин было всего несколько. Это были бывшие фронтовики, имевшие ранения и подорвавшие свое здоровье. В несколько рядов были сделаны нары, в нижнем ряду спали дети. Также в вагоне была печка-буржуйка. Поезд делал частые остановки, чтобы пропустить военные эшелоны. Они напролет проскакивали мимо, и я видела солдат, которые сидели в товарняках, свесив ноги.
Нас привезли в поселок Саранск и нашу семью поселили в кирпичном доме над оврагом. Но в первую ночь на новой земле мы не спали из-за множества крыс, которые были в доме. Когда рассвело, мы поднялись на 2-й этаж, чтобы выяснить причину, то увидели там убитых русских солдат, лица которых были изъедены крысами. Наша мама сразу сообщила в военную комендатуру Саранска, тела солдат увезли и похоронили, а позже перезахоронили в братскую могилу.
После того, что мы увидели в своем первом доме, мы ушли в другой соседний большой дом на 3 семьи (сейчас живут Ивановы) Но и в этом доме мы прожили недолго из-за события, которое нас повергло в дикий страх перед немцами. Где-то ближе к осени, поздно вечером при свете керосиновой лампы, наша мама пекла хлеб в печи. До этого она подоила корову и мы, 4 детей, с нетерпением ждали хлеба и молока на ужин. В окно вдруг сильно застучали, мама открыла дверь, и вошли трое немцев с автоматами. Сестра сразу убежала на чердак, я и моя вторая сестра спрятались под кровать, а на кровать, чтобы нас скрыть, села мама и старший брат. Не говоря ни слова, молча, 2 немца легли спать на пол, третий с автоматом сидел у окна и караулил. Потом он пинком ноги поднял другого немца и так они по очереди спали, обменивались жестами. Мы с сестрой лежали под кроватью, дрожали от страха и боялись пошевелиться, а мать с братом не спали и всю ночь просидели на кровати, боялись заговорить. Едва рассвело, немцы выпили молоко, забрали весь хлеб, потом, тихо и молча, ушли. Вскоре мы перебрались в другой дом, поближе к центру поселка, где я и живу до сих пор.
Тогда, в 1946 году, мы, дети первых переселенцев, вместе играли, везде бегали, многое увидели и узнали о поселке Саранск, куда нас привезли. Первое, что бросилось в глаза, это наличие большого числа военных. Похоже, они были даже удивлены появлению переселенцев в Саранске, это я слышала из разговора взрослых. В то время в поселке стояло много воинских частей. Были танкисты, саперы, солдаты из строительного батальона, размещалось для снабжения армии подсобное хозяйство №6 и т.д. Для них в поселке работали 5 или 6 полевых кухонь. Мы бегали от одной кухни до другой и просили еды. Возле каждой походной кухни стоял лейтенант, следил за раздачей и за тем, чтобы сам повар сверх положенного ничего не ел. Для детей делалось исключение. 1 раз в день возле каждой кухни нам разрешалось сесть на лавку, повар в общий котелок клал нам на всех перловую кашу с американской тушенкой. Каждому из детей доставалось всего по 1-2 ложки. Быстро съев, мы бежали к другой кухне и тоже получали порции еды. За короткое время обеда мы успевали обежать все кухни. Военные нас любили и никогда не отказывали. Многие были из Москвы, вспоминали о своих детях. Один повар сказал: «Вот вы подрастете, а я приеду в Саранск, и вы вспомните меня, как я вас кормил кашей с тушенкой»
Сам поселок Саранск не был разрушен, сохранилось много целых кирпичных домов, можно было выбирать. Во многих оставалась немецкая мебель, стояли дубовые столы, деревянные кровати с очень высокими спинками, плетеные кресла и диваны. Внутри во всех домах стены комнат были выкрашены очень стойкой краской, почему-то темно-синего или темно-бордового цвета. Когда мы в своем доме неоднократно пытались белить стены известью, то темная краска проступила вновь. Пришлось удалить ее вместе со штукатуркой. Возле домов кустарники были пострижены, дворы чистые. В самом центре поселка было разрушено только несколько больших зданий, бывшие гостевые дома. Сохранился молокозавод, кирха и замок.
Вдоль дорог поселка и возле домов, оставались глубокие траншеи и окопы, которые в некоторых места были укреплены бревнами. В них мы бегали и играли в прятки. Поля вокруг поселка еще не были до конца разминированы, многие места были обозначены красными флажками.
В поселке оставалось много местных немецких жителей. Они жили в длинных домах из красного кирпича, мы называли их бараками, и во многих других домах. В основном это были женщины и дети. Оставшееся мужское население пряталось в лесах. Из разговора взрослых мы поняли, что война с «лесными братьями» в поселке в 1946 и даже до 1949 года еще продолжалась, и их отстреливали. Летом 1947 года, мы, дети, купаясь в речке Мауер, в камышах обнаружили свежие трупы застреленных немцев, вода переливалась через них. У одного из них были раскрытые голубые глаза. Я стояла рядом и плакала от жалости, ведь у него тоже была мать, и она его ждала.
В третьем доме, куда мы перешли жить, на втором этаже жила немка с сыновьями-подростками и дочерью моего возраста. Эта немецкая семья держала двух беговых лошадей, на которых часто скакали с хлыстами ее сыновья. В конце 1946 года лошадей уже забрали военные. Этих подростков я сильно боялась, а с их сестрой подружилась. Девочку звали Эльза. Вместе с ней мы играли в куклы. У нее было много немецких кукол с металлическими и фафоровыми головами и отбитыми носами. Вместе с ней и другими немецкими детьми мы бегали за едой к походным кухням. Однажды, когда дома никого не было, мы с Эльзой забрались играть на чердак своего дома и обнаружили много разных стеклянных бутылочек с белым содержимым. Это «млеко?»- спросила я. «Найн»- был ответ. Мы немного отпили из бутылочек и сразу почувствовали сильное жжение и боль во рту и. желудке. С криками мы выбежали на улицу и стали звать на помощь. Прибежала немка и моя мать и стали отпаивать нас молоком. Позже немка сказала, что это была жидкость для обработки лошадей от оводов, и мы могли погибнуть.
Зимой, в конце 1946, начале 1947 года мы стали голодать. Осень была очень теплой и это нам помогло. Так как мы приехали поздно, в конце октября, то не успели накосить сено для коровы. Но теплая осень позволила пастись нашей корове до декабря и давать молоко. Военные из подсобного совхоза №6 весной 1946 года посадили много картошки в поселке Григорьевка и к зиме не успели всю выкопать. Картофельные поля тянулись далеко вдоль леса и охранялись. На поле стояла вышка с прожектором. Забирать оставшуюся картошку гражданскому населению не разрешалось. Но каждую ночь мой старший брат и сестра уходили в Григорьевку и ползком, в темноте, маленькой саперной лопаткой копали мерзлую картошку. Через лес возвращались домой. Утром, пока еще было темно, им удавалось принести ведро картошки. Наша мама смешивала эту мерзлую картошку с травой, добавляла молоко и варила суп. Мы были воспитаны так, что не просили у нее еды, несмотря на сильный голод и непрерывное желание поесть. Мы знали, что если есть еда, то мать отдаст последнее, а если ее нет, то просьбы не помогут. Весной 1947 года наша мать поехала на родину в Чувашию и привезла 3 мешка муки. В речке Мауер водилось много рыбы, мой брат с сестрой ходили на рыбалку и рыба тоже нас спасала. Немцы голодали тоже, ходили по домам, меняли посуду на еду, просили выполнить какую-нибудь работу. Наша мать всегда делилась молоком с матерью моей подружки Эльзы.
В один из дней августа 1948 года было сообщено оставшемуся немецкому населению об отправке в Германию, чтобы все собрались к вечеру на сборный пункт в дом, где раньше был клуб и начальная школа. Разрешено было взять с собой до 30кг вещей. В тот день Эльза принесла мне свои куклы и платья. Вечером семья Эльзы собралась и отправилась на сборный пункт. Я провожала свою подругу. Внутри дома уже было много народу, одни женщины и дети, мужчин не было совсем. Они сидели на лавках вдоль стен, некоторые стояли. Отправки они ждали всю ночь. На другой день я снова побежала к своей подружке и видела, как их отправляли. Подъехали 3 открытые бортовые машины, оборудованные лавками. Борта машин не были наращены. Погрузилось около 100 человек, среди них я увидела Эльзу. Она сидела, прижавшись к своей матери, и помахала мне рукой. Когда машины поехали, я побежала вслед и долго со слезами мы махали друг другу рукой на прощанье.
В 1946 году из переселенцев был образован колхоз имени Чапаева, моя мать сразу стала работать в колхозе. В конце лета все дети поселка Саранск должны были собирать колоски на полях после уборки зерновых. Едва рассвело, как нас будили и отправляли на поля. Колоски мы собирали в мешочки, сшитые родителями. В конце дня подъезжала подвода и забирала колоски. Заработную плату вообще не выдавали до нового урожая, то есть до осени 1947 года. По начисленным трудодням в конце 1947 года нашей семье выдали зерно и горох. Урожай в колхозе был неплохой, и мы получили много зерна. Заработала возле водокачки мельница в Полесске и мельница в поселке Ломоносовка. В 1948 году пригнали племенных коров из Литвы для колхоза. Нашей матери выдали ссуду 19 апреля 1948 года на покупку коровы в размере 3000 рублей. Эти деньги мать выплатила сданным государству молоком. Сельхозналог был очень высоким. После сдачи государству молока, яиц, мяса, шерсти и т.д. на пропитание в семью оставалось немного. Мы держали кур, но яиц не видели. Мать говорила: «Вот сдадим налог, тогда будем есть яйца» Люди жили тем,, что оставалось после сдачи налога и только за счет своего личного хозяйства. Магазинов в поселке не было, поэтому люди запасали свои продукты на весь год. Мать солила бочками огурцы, капусту. Она, как и все колхозники, пекла хлеб дома. Первый хлебный магазин открылся в Полесске в 1949 году. За хлебом были длинные очереди. Жители Саранска пешком ходили в Полесск и с 5 утра занимали очередь за хлебом.
Мою маму, Андрианову Ирину Андриановну, 1909г.р. в 1950 году избрали председателем Саранского сельского совета, на этой должности она проработала 14 лет, до 1964года. Она имела высшее образование и была уважаемым человеком в поселке. Была честная, справедливая и принципиальная. Неоднократно выбиралась депутатом областного Совета народных депутатов, часто ездила на совещания в Москву. Награждена знаком «Отличник работников сельского хозяйства», умерла в 1975 году»
« Мне было 5 лет, когда моя семья (мать и 4 детей, младшей была я) прибыли по переселению в Калининградскую область в октябре 1946г из Чувашской АССР Отца с нами не было, он был на фронте, а потом пропал без вести.
Мы ехали в товарном вагоне, было много семей и очень тесно. Практически все семьи состояли из женщин и детей, взрослых мужчин было всего несколько. Это были бывшие фронтовики, имевшие ранения и подорвавшие свое здоровье. В несколько рядов были сделаны нары, в нижнем ряду спали дети. Также в вагоне была печка-буржуйка. Поезд делал частые остановки, чтобы пропустить военные эшелоны. Они напролет проскакивали мимо, и я видела солдат, которые сидели в товарняках, свесив ноги.
Нас привезли в поселок Саранск и нашу семью поселили в кирпичном доме над оврагом. Но в первую ночь на новой земле мы не спали из-за множества крыс, которые были в доме. Когда рассвело, мы поднялись на 2-й этаж, чтобы выяснить причину, то увидели там убитых русских солдат, лица которых были изъедены крысами. Наша мама сразу сообщила в военную комендатуру Саранска, тела солдат увезли и похоронили, а позже перезахоронили в братскую могилу.
После того, что мы увидели в своем первом доме, мы ушли в другой соседний большой дом на 3 семьи (сейчас живут Ивановы) Но и в этом доме мы прожили недолго из-за события, которое нас повергло в дикий страх перед немцами. Где-то ближе к осени, поздно вечером при свете керосиновой лампы, наша мама пекла хлеб в печи. До этого она подоила корову и мы, 4 детей, с нетерпением ждали хлеба и молока на ужин. В окно вдруг сильно застучали, мама открыла дверь, и вошли трое немцев с автоматами. Сестра сразу убежала на чердак, я и моя вторая сестра спрятались под кровать, а на кровать, чтобы нас скрыть, села мама и старший брат. Не говоря ни слова, молча, 2 немца легли спать на пол, третий с автоматом сидел у окна и караулил. Потом он пинком ноги поднял другого немца и так они по очереди спали, обменивались жестами. Мы с сестрой лежали под кроватью, дрожали от страха и боялись пошевелиться, а мать с братом не спали и всю ночь просидели на кровати, боялись заговорить. Едва рассвело, немцы выпили молоко, забрали весь хлеб, потом, тихо и молча, ушли. Вскоре мы перебрались в другой дом, поближе к центру поселка, где я и живу до сих пор.
Тогда, в 1946 году, мы, дети первых переселенцев, вместе играли, везде бегали, многое увидели и узнали о поселке Саранск, куда нас привезли. Первое, что бросилось в глаза, это наличие большого числа военных. Похоже, они были даже удивлены появлению переселенцев в Саранске, это я слышала из разговора взрослых. В то время в поселке стояло много воинских частей. Были танкисты, саперы, солдаты из строительного батальона, размещалось для снабжения армии подсобное хозяйство №6 и т.д. Для них в поселке работали 5 или 6 полевых кухонь. Мы бегали от одной кухни до другой и просили еды. Возле каждой походной кухни стоял лейтенант, следил за раздачей и за тем, чтобы сам повар сверх положенного ничего не ел. Для детей делалось исключение. 1 раз в день возле каждой кухни нам разрешалось сесть на лавку, повар в общий котелок клал нам на всех перловую кашу с американской тушенкой. Каждому из детей доставалось всего по 1-2 ложки. Быстро съев, мы бежали к другой кухне и тоже получали порции еды. За короткое время обеда мы успевали обежать все кухни. Военные нас любили и никогда не отказывали. Многие были из Москвы, вспоминали о своих детях. Один повар сказал: «Вот вы подрастете, а я приеду в Саранск, и вы вспомните меня, как я вас кормил кашей с тушенкой»
Сам поселок Саранск не был разрушен, сохранилось много целых кирпичных домов, можно было выбирать. Во многих оставалась немецкая мебель, стояли дубовые столы, деревянные кровати с очень высокими спинками, плетеные кресла и диваны. Внутри во всех домах стены комнат были выкрашены очень стойкой краской, почему-то темно-синего или темно-бордового цвета. Когда мы в своем доме неоднократно пытались белить стены известью, то темная краска проступила вновь. Пришлось удалить ее вместе со штукатуркой. Возле домов кустарники были пострижены, дворы чистые. В самом центре поселка было разрушено только несколько больших зданий, бывшие гостевые дома. Сохранился молокозавод, кирха и замок.
Вдоль дорог поселка и возле домов, оставались глубокие траншеи и окопы, которые в некоторых места были укреплены бревнами. В них мы бегали и играли в прятки. Поля вокруг поселка еще не были до конца разминированы, многие места были обозначены красными флажками.
В поселке оставалось много местных немецких жителей. Они жили в длинных домах из красного кирпича, мы называли их бараками, и во многих других домах. В основном это были женщины и дети. Оставшееся мужское население пряталось в лесах. Из разговора взрослых мы поняли, что война с «лесными братьями» в поселке в 1946 и даже до 1949 года еще продолжалась, и их отстреливали. Летом 1947 года, мы, дети, купаясь в речке Мауер, в камышах обнаружили свежие трупы застреленных немцев, вода переливалась через них. У одного из них были раскрытые голубые глаза. Я стояла рядом и плакала от жалости, ведь у него тоже была мать, и она его ждала.
В третьем доме, куда мы перешли жить, на втором этаже жила немка с сыновьями-подростками и дочерью моего возраста. Эта немецкая семья держала двух беговых лошадей, на которых часто скакали с хлыстами ее сыновья. В конце 1946 года лошадей уже забрали военные. Этих подростков я сильно боялась, а с их сестрой подружилась. Девочку звали Эльза. Вместе с ней мы играли в куклы. У нее было много немецких кукол с металлическими и фафоровыми головами и отбитыми носами. Вместе с ней и другими немецкими детьми мы бегали за едой к походным кухням. Однажды, когда дома никого не было, мы с Эльзой забрались играть на чердак своего дома и обнаружили много разных стеклянных бутылочек с белым содержимым. Это «млеко?»- спросила я. «Найн»- был ответ. Мы немного отпили из бутылочек и сразу почувствовали сильное жжение и боль во рту и. желудке. С криками мы выбежали на улицу и стали звать на помощь. Прибежала немка и моя мать и стали отпаивать нас молоком. Позже немка сказала, что это была жидкость для обработки лошадей от оводов, и мы могли погибнуть.
Зимой, в конце 1946, начале 1947 года мы стали голодать. Осень была очень теплой и это нам помогло. Так как мы приехали поздно, в конце октября, то не успели накосить сено для коровы. Но теплая осень позволила пастись нашей корове до декабря и давать молоко. Военные из подсобного совхоза №6 весной 1946 года посадили много картошки в поселке Григорьевка и к зиме не успели всю выкопать. Картофельные поля тянулись далеко вдоль леса и охранялись. На поле стояла вышка с прожектором. Забирать оставшуюся картошку гражданскому населению не разрешалось. Но каждую ночь мой старший брат и сестра уходили в Григорьевку и ползком, в темноте, маленькой саперной лопаткой копали мерзлую картошку. Через лес возвращались домой. Утром, пока еще было темно, им удавалось принести ведро картошки. Наша мама смешивала эту мерзлую картошку с травой, добавляла молоко и варила суп. Мы были воспитаны так, что не просили у нее еды, несмотря на сильный голод и непрерывное желание поесть. Мы знали, что если есть еда, то мать отдаст последнее, а если ее нет, то просьбы не помогут. Весной 1947 года наша мать поехала на родину в Чувашию и привезла 3 мешка муки. В речке Мауер водилось много рыбы, мой брат с сестрой ходили на рыбалку и рыба тоже нас спасала. Немцы голодали тоже, ходили по домам, меняли посуду на еду, просили выполнить какую-нибудь работу. Наша мать всегда делилась молоком с матерью моей подружки Эльзы.
В один из дней августа 1948 года было сообщено оставшемуся немецкому населению об отправке в Германию, чтобы все собрались к вечеру на сборный пункт в дом, где раньше был клуб и начальная школа. Разрешено было взять с собой до 30кг вещей. В тот день Эльза принесла мне свои куклы и платья. Вечером семья Эльзы собралась и отправилась на сборный пункт. Я провожала свою подругу. Внутри дома уже было много народу, одни женщины и дети, мужчин не было совсем. Они сидели на лавках вдоль стен, некоторые стояли. Отправки они ждали всю ночь. На другой день я снова побежала к своей подружке и видела, как их отправляли. Подъехали 3 открытые бортовые машины, оборудованные лавками. Борта машин не были наращены. Погрузилось около 100 человек, среди них я увидела Эльзу. Она сидела, прижавшись к своей матери, и помахала мне рукой. Когда машины поехали, я побежала вслед и долго со слезами мы махали друг другу рукой на прощанье.
В 1946 году из переселенцев был образован колхоз имени Чапаева, моя мать сразу стала работать в колхозе. В конце лета все дети поселка Саранск должны были собирать колоски на полях после уборки зерновых. Едва рассвело, как нас будили и отправляли на поля. Колоски мы собирали в мешочки, сшитые родителями. В конце дня подъезжала подвода и забирала колоски. Заработную плату вообще не выдавали до нового урожая, то есть до осени 1947 года. По начисленным трудодням в конце 1947 года нашей семье выдали зерно и горох. Урожай в колхозе был неплохой, и мы получили много зерна. Заработала возле водокачки мельница в Полесске и мельница в поселке Ломоносовка. В 1948 году пригнали племенных коров из Литвы для колхоза. Нашей матери выдали ссуду 19 апреля 1948 года на покупку коровы в размере 3000 рублей. Эти деньги мать выплатила сданным государству молоком. Сельхозналог был очень высоким. После сдачи государству молока, яиц, мяса, шерсти и т.д. на пропитание в семью оставалось немного. Мы держали кур, но яиц не видели. Мать говорила: «Вот сдадим налог, тогда будем есть яйца» Люди жили тем,, что оставалось после сдачи налога и только за счет своего личного хозяйства. Магазинов в поселке не было, поэтому люди запасали свои продукты на весь год. Мать солила бочками огурцы, капусту. Она, как и все колхозники, пекла хлеб дома. Первый хлебный магазин открылся в Полесске в 1949 году. За хлебом были длинные очереди. Жители Саранска пешком ходили в Полесск и с 5 утра занимали очередь за хлебом.
Мою маму, Андрианову Ирину Андриановну, 1909г.р. в 1950 году избрали председателем Саранского сельского совета, на этой должности она проработала 14 лет, до 1964года. Она имела высшее образование и была уважаемым человеком в поселке. Была честная, справедливая и принципиальная. Неоднократно выбиралась депутатом областного Совета народных депутатов, часто ездила на совещания в Москву. Награждена знаком «Отличник работников сельского хозяйства», умерла в 1975 году»
